Сын России среди отцов Отечества

ПОДЛИННАЯ культура, каковой является и культура советская, не знает времени и тлена. Владимир Ильич Ленин, с юных лет бегло игравший на фортепьяно, экстерном сдавший экзамен в Петербургском университете на юридическом факультете, читавший европейских классиков в подлиннике, заметил однажды: «Каковы бы ни были разрушения культуры – ее вычеркнуть из исторической жизни нельзя, ее будет трудно возобновить, но никогда никакое разрушение не доведет до того, чтобы эта культура исчезла совершенно».

И это потому, что советская культура корнями своими уходила в народное творчество с его героями, всегда борющимися за справедливость, была связана с прошлым русского народа, защищавшим живущие рядом народы, выразительно передавала социалистическое содержание в формах не только национальных, но и общечеловеческих, понятных всем.

Чтобы о социальных и культурных успехах советской власти вспоминалось поменьше, «державные» либералы забивают головы людей лживой антисоветской чушью и призывами поддерживать преподносимый ими «патриотизм», хотя у иных властвующих, не говоря уж о детях, и гражданство-то не одно российское. А вот Алексей Николаевич Толстой в статье, опубликованной 7 ноября 1941 года, в 24-ю годовщину Великого Октября, когда немецко-фашистские захватчики подошли к Москве, находясь там вместе со всеми сражающимися москвичами, писал: «Родина – это движение народа по своей земле из глубин веков к желанному будущему, в которое он верит и создает своими руками для себя и своих поколений. Это вечно отмирающий и вечно рождающийся поток людей, несущих свой язык, свою духовную и материальную культуру и непоколебимую веру в законность и неразрушимость своего места на земле». Не забудем, однако, и ленинские слова: «Когда дело касается до классовых прибылей, буржуазия продает родину и вступает в торгашеские сделки против своего народа с какими угодно чужеземцами», что нынче повсеместно и наблюдается.

Сам Алексей Николаевич познал буржуазную действительность во многих проявлениях, патриотом же и государственником ему суждено было быть едва ли не от рождения, раз родился он в семье предводителя дворянства, а дворянское звание означало прежде всего обязанность «служить». Но патриотизм Толстого был не формальный, прочувствованный и выстраданный, ставший патриотизмом советским. «Октябрьская революция как художнику мне дала всё. Мой творческий багаж за 10 лет до Октября составлял 4 тома прозы, за 15 последних лет я написал 11 томов наиболее значительных моих произведений», – писал он в 1933 году и тогда же в статье «Советское искусство должно быть великим» отмечал: «Молодое советское искусство начало с познания окружающего человека мира вещей, с поверхности; дальнейший путь его – вглубь, к человеку, творящему эту действительность», подчеркивая: «Каждый новый день встает перед нами огромной исторической задачей, и наше дело – глядеть ему не в спину, не на его калоши, а видеть его во весь рост от головы до ног».

Советская культура стала великой благодаря выполнению ленинского призыва «Учиться, учиться и еще раз учиться!», охватив широчайшие слои населения сетью школ и вузов, библиотек и домов культуры, театров и кинотеатров, и она отнюдь не «исчезла совершенно», она возрождается исподволь и гораздо быстрее, чем то кажется ее разрушителям. Да, обуженная, подернутая порой глянцевой пеленою, но которая все же не может преодолеть здоровой, реалистической основы.

Свежий пример – телесериал по мотивам толстовских «Хождений по мукам». Пускай он и сопровождается рекламой – мол, это «самый великий роман Алексея Толстого», но думающие зрители разберутся, что правильнее сказать не «великий роман», поскольку у него есть не менее великий «Петр Первый» и другие произведения романного жан­ра, а «трилогия великого советского писателя Алексея Николаевича Толстого». О чем говорить, впрочем, если данный сериал в художественном отношении не сравним ни с кинокартиной «Хождение по мукам» (1954–1957) Григория Рошаля, ни с одноименным 13-серийным телесериалом (1974–1977) Василия Ордынского. Но обращение к прозе советского классика все же вновь подтверждает непреходящее значение советской литературы, которую антисоветчикам не переписать, зато оболгать и исказить ее они пытаются всячески…

РОДИЛСЯ Алексей Толстой 10 января 1883 года (29 декабря 1882 по старому стилю). Отец его – граф Николай Александрович Толстой, мать – Александра Леонтьевна Толстая, урожденная Тургенева, автор популярных рассказов для детей. Общим предком Толстых, включая Алексея Константиновича и Льва Николаевича, был сподвижник Петра Первого граф Петр Андреевич Толстой. Когда Алексей Николаевич займется литературой, его заметит А.М. Горький и напишет А.В. Амфитеатрову, автору нашумевшего фельетона «Господа Обмановы» про царствующую династию: «Это – юный человек, сын Толстого – губернского предводителя дворянства в Самаре, родственник И.С. Тургенева. Хорошая кровь». А до этого он закончит Самарское реальное училище, поступит в Петербургский технологический институт и после окончания 4-го курса в мае 1905 года будет проходить практику на Невьянском металлургическом заводе. Итогом ее станет рассказ «Старая башня», написанный под впечатлением революционных выступлений пролетариата, не миновавших и уральский город Невьянск: «Только немногие станки работали; испачканные копотью и железом, в бездействии стояли кучами рабочие, угрюмо опуская глаза, когда проходил инженер».

Начал же Толстой литературную работу со стихов, почувствовав и познав: «настоящая проза ничуть не легче стихов. Добиться внутренней гармонии фразы, гармонии слов и смысла – еще неизвестно, проще ли это, чем выстроить рифмы»? В январе 1906 года в казанской газете «Волжский листок» напечатают три его стихотворения. По возвращении – в связи со смертью матери 25 июля – в Самару из Дрездена, где он недолго учился, он продолжит стихотворчество, выпустив в 1907 году книгу «Лирика», которую вскоре назовет «плохой и наивной». Вторая книга – «За синими реками» (1911) окажется более удачной, за нее он «не стыдился», но понял – поэзия не его призвание. Готовя эту книгу, он живет в Париже, а вернувшись в Петербург, сближается с символистским журналом «Аполлон». Помимо стихов, публикует здесь повести «Неделя в Туреневе» и «Заволжье», рассказы «Аггей Коровин», «Самородок», «Лихорадка», «Два друга». В 1910 году в издательстве «Общественная польза» выходит его книга «Сорочьи сказки», а в «Шиповнике» – «Повести и рассказы» – о ней он потом скажет: «Это были рассказы моей матери, моих родственников об уходящем и ушедшем мире разоряющегося дворянства. Мир чудаков, красочных и нелепых».

По тематике к этой книге примыкает и первый роман «Чудаки», сначала названный «Две жизни», основанный на хрониках семьи Тургеневых, и роман «Хромой барин», получивший высокую оценку столь строгих критиков, как А. Амфитеатров, К. Чуковский, Ф. Степун, Р. Иванов-Разумник, В. Полонский. Всегда внимательно относившийся к молодым писателям, Алексей Максимович Горький назвал Алексея Толстого «новой силой русской литературы», а большевистская газета «Путь правды» в 1914 году писала, что он – наряду с Горьким, Буниным, Шмелевым – верно и ярко отображает «подлинную русскую жизнь со всеми ее ужасами, повседневной обыденщиной».

В «Чудаках» показана дворянская семья, беднеющая от некогда разгульной жизни главного персонажа – Алексея Алексеевича, ревности его жены Степаниды Ивановны, да и оставшаяся после их смерти наследницей племянница Сонечка, несчастная в замужестве, с грустью раздумывает о невозможности что-либо поправить: «Как прожить мимолетную жизнь? Как остановить из этого потока хотя бы одну минутку, – не дать ей утечь?» В «Хромом барине» разложение «дворянского гнезда» дано еще неотвратимее и глубже на примере тоже эгоистично прожигающего жизнь князя Алексея Петровича Краснопольского, который делает несчастными всех, с кем соприкасается, если бы спасти его не попробовала жена Катя, тоскующая, что нет у нее сестры, что некому сказать: «Женщине очень трудно жить, очень трудно».

Когда началась Первая мировая война, Алексей Толстой, уже известный писатель, вхожий в петербургские и московские салоны, едет на фронт в качестве военного корреспондента газеты «Русские ведомости», пишет материалы сначала в ура-патриотическом духе, но постепенно сбавляет тон, пускай не понимая всего смысла кровавых противостояний, о чем писал В.И. Ленин: «Буржуазия каждой страны ложными фразами о патриотизме старается возвеличить значение «своей» национальной войны и уверить, что она стремится победить противника не ради грабежа и захвата земель, а ради «освобождения» всех других народов, кроме своего собственного».

Многие фронтовые корреспонденции Толстого исполнены в жанре рассказа, пишет он в 1915 году, не заканчивая, правда, и роман «Егор Абозов», высмеивающий салонную декадентскую литературу. И все же окружение писателя, классовые его предпочтения повлияли на то, что в 1917 году он стал работать в отделе пропаганды деникинской армии, в 1918-м переехал в Одессу, а в апреле 1919 года на пароходе «Кавказ» уезжает в Константинополь, оттуда – в Париж…

Но интриги и склоки в эмигрантской среде удручают Толстого, отрывают от творчества, усиливают боль разрыва с Отечеством. Об этом он напишет в примыкающей к «Хождениям по мукам» повести «Эмигранты» (1931), нарисовав – по личным воспоминаниям, красочные портреты князя Г.Е. Львова, бывшего премьера Временного правительства, его управделами и кадетского лидера К.Д. Набокова, банкира Н.Х. Денисова, нефтяных олигархов Л. Манташева и Т. Чермоева, редактора белогвардейской газеты «Общее дело» В.Л. Бурцева. А пока, напрягая все душевные силы, пишет он повесть «Детство Никиты» с эпиграфом: «Моему сыну Никите Алексеевичу Толстому с глубоким уважением посвящаю», которому было тогда… два года.

С Никитой Алексеевичем Толстым, доктором физико-математических наук, профессором Ленинградского университета, я познакомился, работая собкором в газете «Известия», где он опубликовал по моей просьбе несколько статей и рецензий, бывал у него дома на набережной Карповки, 13, а в 1982 году, став главным редактором журнала «Аврора», упросил его, человека занятого, работать в редколлегии и вскоре получил интереснейшие воспоминания об отце, напечатанные немедленно. Там есть, например, ответ сыну, почему он не окончил институт, ведь оставался только дипломный проект:

– Понимаешь, у меня была необыкновенная память. Я мог выучить практически наизусть любой учебник. На экзамене зададут вопрос, и я мысленно раскрываю книгу и передо мной страница, где все написано. Я и шпарю, если даже не понимаю как следует.
– Но с самой математикой так ведь не очень-то выходит.
– Да… – вздохнул отец. – У нас был профессор математики, необыкновенно шикарный мужчина, читал лекции в черном смокинге, в ослепительной рубашке. Помню, как он говорил бархатным баритоном: «А теперь, господа, вычислим объем тела вращения, имеющего форму сигары». Он пишет какие-то интегралы, а я сразу представляю себе дорогую гаванскую сигару, дивного вкуса дым… с каким выражением лица надо ее курить, как на меня смотрят с уважением, что я курю такую замечательную сигару… вижу, где бы все это могло происходить – вероятно, в дорогом английском отеле, весь пол в просторном холле затянут красным бобриком, кресла темной кожи, на стенах раскрашенные гравюры знаменитых рысаков, бесшумно идет слуга с лицом старого герцога – а очнусь, и профессор уже кончил вычисление, и я все пропустил и ни черта не понял…

В 1921 году Алексей Николаевич переезжает в Берлин, печатается в газете «Накануне», где «сменовеховцы» начали поворот к признанию Советской власти, сближается с А.М. Горьким, за что его исключают из Союза русских писателей в Париже, «обличают» в белогвардейской печати. Отвечая на это, Толстой публикует 14 апреля 1922 года в той же газете «Открытое письмо Н.В. Чайковскому», видному деятелю белой эмиграции, указывая на причины крушения старого строя.

«Красные одолели, – пишет он. – Междоусобная война кончилась, но мы, русские эмигранты в Париже, все еще продолжали жить инерцией бывшей борьбы. Мы питались дикими слухами и фантастическими надеждами. Каждый день мы определяли новый срок, когда большевики должны пасть, – были несомненные признаки их конца. Парижская жизнь начала походить на бред. Мы бредили наяву, в трамваях, на улицах… Мы были просто несчастными существами, оторванными от родины, птицами, спугнутыми с родных гнезд». В заключении письма писатель выражал уверенность, что «форма государственной власти в России должна теперь, после четырех лет революции, вырасти из земли, из самого корня, создаться путем эмпирическим, опытным, – и в этом, в опытном выборе и должны сказаться и народная мудрость, и чаяния народа». Письмо перепечатали 22 апреля того же года в «Известиях», а в августе 1923 года Алексей Николаевич Толстой с семьей возвратился на родину.

В ПЕТЕРБУРГЕ, в доме 3 по Ждановской набережной, есть гранитная мемориальная доска с надписью: «В этом доме с 1923 по 1928 год жил и работал писатель Алексей Николаевич Толстой». Потом он переехал в Пушкин (Царское Село) под Ленинградом, жил там в течение 10 лет, что также отмечено памятной доской. За это время написаны повести и рассказы об эмигрантской жизни, в том числе «Похождения Невзорова, или Ибикус», романы «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина», пьесы «Заговор императрицы», «Фабрика молодости», «На дыбе», повесть «Гадюка» о перевоспитании человека, переработан начатый еще в 1919 году роман «Сестры», завершена и опубликована в «Новом мире» вторая часть трилогии – «Восемнадцатый год». Затем Алексей Николаевич переезжает в Москву, где начинает роман «Петр Первый», названный Горьким «первым в нашей литературе настоящим историческим романом». О тайнах и методах своего писательства он рассказывал сыну:

– В науке вранья быть не должно. А искусством без вранья заниматься нельзя. Ты понимаешь, о каком вранье я говорю – о сочинительстве. О художественном преображении действительности. Чудо искусства создает то, что вернее действительности. Я тебе больше скажу. Художник (он применял это слово ко всем видам искусства) может иногда писать совершенно достоверно о том, чего вообще никогда не видел. Это уже зависит от того, какой силы его искусство. Ты знаешь, так пришлось, черт-те знает почему, что я никогда в жизни не видел убитого на войне человека, хотя, как тебе известно, я был военным корреспондентом (в войну 14-го года). Позднее Никита Алексеевич скажет: «…когда отца уже не было, я неоднократно перечитывал «Петра Первого» и вспоминал много и много раз, сколь сильна была правда в его словах о творении художником действительности. Думаю, что почти все – а может, и все – видят теперь эпоху Петра и ее реалии, да и и самого «Отца Отечества» глазами Алексея Толстого, слышал это от многих сотен людей, говоривших каждый по-своему об одном и том же: как важно для русского человека видеть и осязать корни своей истории, помнить свое родство со всеми героями и страдальцами прошлого, чувствовать себя ответственными и гордыми наследниками созидательного гения и славы своего народа».

Начав трилогию «Хождение по мукам» с лирического романа «Сестры», Алексей Николаевич продолжает ее, по его собственным словам, чтобы «привести в порядок, оживотворить, еще дымящееся прошлое», сообразуясь с биографическими перипетиями, выходящими далеко за рамки личных дел, когда он становится фигурой мирового масштаба, его произведения переводятся на многие иностранные языки, и к его мнению прислушиваются люди разных идейных взглядов. В романе «Восемнадцатый год», изданном в 1927–1928 годах, главные герои – Катя, Даша, Телегин, Рощин – мыслят уже более зрело, углубленно, действуют на разнообразных социальных участках, а их образы неотрывно вписаны в политический контекст. В романе «Хмурое утро» последняя точка поставлена в день начала Великой Отечественной войны, 22 июня 1941 года, и вся трилогия, по-новому осмысляемая и уточняемая, приобрела эпический характер, стала многоплановым произведением о судьбах русской интеллигенции в революции, об участии в социалистическом переустройстве родины.

«Хождение по мукам» – это хождение по совести автора, по страданиям, надеждам, восторгам, падениям, унынию, взлетам – ощущение целой огромной эпохи», – замечал Толстой, подводя свои и героев жизненные итоги в финальной сцене трилогии, когда в Большом театре идет заседание съезда Советов с участием Владимира Ильича Ленина, и докладчик Глеб Максимилианович Кржижановский, которого знал Иван Телегин, говорит: «Там, где в вековой тишине России, таятся миллиарды пудов торфа, там, где низвергается водопад или несет свои воды могучая река, – мы сооружаем электростанции – подлинные маяки обобществленного труда». А Вадим Рощин, взволнованный происходящим, шепчет Кате: «Ты понимаешь – какой смысл приобретают все наши усилия, пролитая кровь, все безвестные и молчаливые муки… Мир будет нами перестраиваться для добра… Все в этом зале готовы отдать за это жизнь… Это не вымысел, – они тебе покажут шрамы и синеватые пятна от пуль… И это – на моей родине, и это – Россия…

В октябре 1941 года Толстой пишет драматическую повесть в двух частях «Иван Грозный», показывая самодержца – при всех его недостатках и жестокости – борцом за единство Русского государства, публикует одну за другой взволнованные публицистические статьи, призывающие к отпору фашистским агрессорам: «Родина», «Что мы защищаем?», «Москве угрожает враг», «Народ и армия», «Великая сила», «Разгневанная Россия», прозаический цикл «Рассказы Ивана Сударева», справедливо и по достоинству обобщив: «Да, вот они, русские характеры! Кажется, прост человек, а придет суровая беда, в большом или малом, и поднимется в нем великая сила – человеческая красота».

ИСТОКИ красоты искал писатель и в русском фольклоре. Сказки от сказителей и собирателей он обрабатывал на свой лад, но неизменно сохраняя прежний стиль, чтобы дать читателю «подлинно народную сказку, народное творчество со всем богатством языка и особенностями рассказа». И сегодняшние родители, рассказывая детям «Репку», «Курочку Рябу», «Колобка», «Царевну-лягушку» или «Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что», часто и не догадываются, что это толстовские произведения. Их фантастические сюжеты, прошлую и текущую жизнь, Толстой сопоставлял с тем, как может развиваться человечество в будущем. «Человечество в некотором смысле начнет обратный путь, писал он еще в 1939 году. – Вместо того, чтобы довольствоваться тем, чтобы сеять чахлую пшеничку на чахлых морщинах земли, оно начнет вскрывать и вызывать к жизни всё, все силы, погребенные в земле, оно пробудит к жизни, – своей, человеческой, всю ярость, все чувственное плодородие, накопленное за мириады веков в виде угля, нефти, соли, фосфатов, азотных соединений, металлов, минералов и прочее и прочее. Духовные, умственные и чувственные силы будут чудовищно расти».

Размышляя о преобразованиях в стране, он говорил о «социальной инженерии», что – по его мнению – должна совмещать науку и искусство: «Социалистический реализм включает в себя всю культуру техники». При этом особо отмечал: «Марксизм, освоенный художнически, – живая вода». Или вот еще: «Художнику придается наука (вместо вдохновенных причесок). Сочетать в органический сплав науку и искусство трудно. Для наших детей это будет, наверное, так же естественно, как дыхание». А в предвоенной статье «О самом главном» подчеркивал: «Огромный фонд документов, стенограмм, записей, воспоминаний нашего недавнего героического прошлого лежит почти нетронутым. Никакая фантазия не сможет быть столь убедительной, как эти исторические материалы. Наш народ хочет знать свою историю и прежде всего историю своей великой борьбы за социализм».

И все-таки имеются люди, каковым естественный патриотизм Толстого, любовь к русскому народу, к России претит настолько, что они даже имя его не могут слышать спокойно. Их называют «либералами», поскольку на словах они за свободу для всех, а на деле лишь для себя да для себя. Когда после ельцинского госпереворота известный физик, академик Борис Петрович Захарченя принес в казавшийся ему солидным «толстый» журнал «Звезда» очерк о Никите Алексеевиче Толстом, один из главных редакторов с ходу ответил: «…печатать не будем – нам батюшка его не нравится», и очерк был опубликован в «тонком», но более «толерантном» журнале «Аврора». С тех пор прошло более двадцати лет, и вот – накануне показа вышеназванного сериала «Хождение по мукам» – НТВ сооружает передачу «Следствие вели…», где ведущий Леонид Каневский, параллельно актер израильского театра «Гешер», и другие ее участники разглагольствуют об ограблении в 1980 году квартиры вдовы писателя, которого уже тридцать пять лет как на свете не было, напирая на то, что он якобы любил антикварную мебель и бриллианты.

Вообще-то бриллианты те не мужские, а женские. Да и зачем Алексею Николаевичу драгоценности, если у него был открытый счет в банке, с которого он мог взять любую сумму. О том, как он этим счетом пользовался, рассказывал мне Никита Алексеевич: «Однажды я попросил отца купить мне новый велосипед. В довоенные времена – штука недешевая. Он попросил меня показать старый, осмотрел внимательно, подергал цепь и сказал: «У тебя же руки хорошие. Подремонтируй немного, и будет тебе велосипед лучше нового». А старинная мебель нужна была Алексею Николаевичу по причинам творческим: «Петр у меня появляется из-за голландского шкафа слева. Алексашка Меншиков – из-за занавески у окна, – признавался он. – Они – живые, я их разглядываю, они говорят; пишу то, что вижу и слышу. Впрочем, черт его знает, кто говорит, они или я сам». По свидетельству домашних, из-за двери кабинета порой слышались голоса, иногда крики, потом долгое молчание, затем сухой стук пишущей машинки…

СИЛЬНЫЕ русские характеры и в романе «Петр Первый», который Алексей Николаевич писал до конца своей жизни – 23 февраля 1945 года. За этот роман, как и за трилогию «Хождение по мукам», он был удостоен Сталинской премии первой степени, третью такую же премию присудили за пьесу «Иван Грозный» посмертно в 1946 году. Оценивая вклад Толстого в русскую культуру, Горький в письме к нему отмечал: «Вы знаете, что я очень люблю и высоко ценю Ваш большой, умный, веселый талант. Да, я воспринимаю его, талант Ваш, именно как веселый, с эдакой искрой, с остренькой усмешечкой, но это качество его для меня где-то на третьем месте, а прежде всего талант Ваш – просто большой, настоящий русский и – по-русски – умный…» Высоко оценены произведения Толстого в литературной и научной среде – он был избран действительным членом – по отделению языка и литературы – Академии наук СССР.

Своим кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР назвали в 1937 году А.Н. Толстого жители города Старая Русса, и 12 декабря он был избран, написав в статье «Источник вдохновения»: «Я всегда связывал свою судьбу писателя с судьбой родного мне народа, с его мыслями и чаяниями. Но с того момента, как меня избрали в Верховный Совет, эти связи удесятерились, стали во много раз теснее и живее, принося мне огромный политический опыт как депутату и большое творческое вдохновение как писателю». К этим давним словам Алексея Николаевича добавлю от себя: в старорусских местах воевал мой отец, я часто бываю там и свидетельствую: старожилы помнят рассказы отцов и матерей своих, что именно с помощью Толстого строился мост через реку Перерытицу, ремонтировалась электростанция, перестраивался кинотеатр, решались многие бытовые вопросы…

Выступая на антифашистском митинге работников литературы и искусства 29 ноября 1942 года в Колонном зале Дома союзов, Алексей Николаевич Толстой говорил: «Октябрь дал народу молот, чтобы ковать свое счастье, и серп, чтобы пожинать плоды его. Октябрь дал народу его искусство. Но не сразу и не легким путем пришло оно к тому, чтобы стать народным. Но, став народным искусством, оно вступило на великий путь».

Великий путь советского народа был прерван контрреволюционным переворотом в так называемые «лихие девяностые». И если в годы Великой Отечественной войны советский народ, как писал Толстой, «сдюжил», не дал гитлеровцам «одолеть» нас, то сейчас, когда враги – и внутри страны и извне – предпринимают всевозможные попытки поработить русский народ, лишить его национальной культуры, да не забудем пламенные толстовские слова:
– Сдюжим…
– Нас не одолеть!

Эдуард ШЕВЕЛЁВ